Главная
проблема
сегодняшней
интеллектуальной
публицистики
как не
оторваться
от нынешней
политической
реальности и
одновременно
не утонуть в
ней. Ибо на первый
взгляд эта
самая
"политическая
реальность"
вообще
несовместима
со сферой
интеллекта.
И потому
интеллектуалу
очень просто
проклясть ее
всю целиком,
провозгласив,
подобно Меркуцио
в "Ромео и
Джульетте"
Шекспира:
"Чума на ОБА
ВАШИХ ДОМА!"
Количество
"домов" в данном
случае
можно
слегка
расширить. А
что касается
чумы и пира
вокруг нее
так это уже в наличии,
и тут даже
проклятий
интеллектуала
Меркуцио не
нужно. Тут
уже по
анекдоту:
"Мадам,
Исаак
Моисеевич.
вы только не
волнуйтесь,
мадам. Что,
что Исаак
Моисеевич?!
Играл в
карты, Вы
только не
волнуйтесь.
Что?! Что?!
Ну, и
проиграл.
Ах, чтоб он
сдох! Не
волнуйтесь,
мадам, уже!"
Уже
чума. И уже
и на два дома,
и на три. И если
какой-то из
"домов"
считает,
что, посылая
чуму на
другие, он
может сам
спастись (а
то и что-то
приобрести),
то это
страшное
заблуждение.
Заблуждение
эпохи
господина
Зубатова,
графа
Игнатьева и
Великого
Князя
Николая
Николаевича
Романова. Все
дома пошли в
единую
расстрельную
яму. А потом
их остатки
трагикомически
выясняли
друг с другом
отношения в
эмиграции.
С
этой точки
зрения "дом"
(условно
скажем!)
Евгения
Примакова,
"дом" Бориса
Ельцина, "дом"
Юрия Лужкова,
"дом" Егора
Строева и т.п.
заложники
единой "чумы",
неизбежно
поражающей
все "дома"
сразу. Что же
касается
Зюганова
там вообще "флигель",
а не "дом", так
что о нем и
говорить не
приходится.
Хотя при
насылании
"чумы" этот
"флигель"
может
сыграть достаточно
серьезную
роль.
Итак,
много "домов",
"чума" и пир
во время оной.
Какой пир? Да
достаточно
многоплановый!
Новую веху в
пьяную
неадекватность
этого пира
внесла знаменитая
фраза
"человек,
похожий на
Скуратова".
Вирус
"похожести"
начал
быстро распространяться.
"Человек,
похожий на"
Ельцина, снял
"человека,
похожего на"
Бордюжу. И чумной
поезд
неадекватности
следует дальше,
летит на
огромной
скорости к
разобранному
мосту. С
пассажирами
первого
класса,
непрерывно
"гудящими" в
вагоне-ресторане
этого
жуткого
поезда.
Это
все для
нового
Булгакова,
нового Ионеско.
То есть для
ПОСТОРОННЕГО.
Причем постороннего,
обладающего
интеллектом,
который
создает
образы
деинтеллектуализированной
реальности.
То есть
выступающего
в парадигме
абсурда.
чистого
абсурда, как
у Ионеско,
абсурда с
неким
весьма условным
метафизическим
оправданием,
как у
Булгакова.
И
если бы в
указанном
мною чумном
поезде был
только
"первый
класс" и
вагон-ресторан,
где "гудят"
напуганные
чумой
оборзевшие
"первоклассники",
то эта
позиция
постороннего
была бы
уместна. И
наоборот,
любая другая
позиция была
бы и
бесплодна, и
смешна. Мол,
неясно
разве, что
уже чума,
что поезд
без
машиниста,
что "дворец"
безнадежен? Интересно
было ли это
все ясно
Петру Аркадьевичу
Столыпину в
начале века?
И что главенствовало
в
побуждениях
графа,
решившегося
на
бесплодное
начинание?
Собственные
карьерные
мотивы?
Желание
спасти гибнущий
класс? Или
все же
какая-то
более крупная
надоба? И
эта фраза о
великих
потрясениях
и Великой
России чем
была?
Домашней
заготовкой для
Государственной
Думы или
криком души?
Но
самое
главное,
наверное,
было то, что
унизительной,
бесчестной
казалась
роль постороннего.
В такой-то
момент, в
такую-то непогоду.
И каждый
выражал это
по-своему.
Выражал, исходя
из
многоликой
(но единой в
основе своей)
вписанности
в культуру
своей великой
страны. Ту
самую
культуру, в
которой посторонние
это накипь,
шлак,
нечисть.
"Блажен,
кто посетил
сей мир
В его
минуты
роковые."
.
"Напрасно
в годы хаоса
искать
конца благого..."
И
так без
конца.
Трагедия
нынешней
ситуации в
том, что в ней
нет
трагедии.
Трагедия
нынешней
ситуации в
том, что ее
участники
по большинству
посторонние.
Посторонние
в том числе и
культуре
своей страны,
ее
исторической
традиции,
фундаментальным
принципам
бытия,
заданным ее
историческим
вектором.
А
такая
"посторонность"
(и
"потусторонность")
создает не
просто новую
ситуацию в
рамках
прежней
парадигмы
российского
катастрофизма.
С этим мы
умеем
бороться.
Тут есть
опыт, есть
отправные
прецеденты и
принципы
экстраполяции
оных на
новые ситуации.
А
вот если вся
парадигма
другая, что
тогда? Тогда,
прежде всего,
весьма
проблематичны
все
апелляции к
прецедентам.
У нас уже продохнуть
невозможно
от новых
иванов
калита,
александров
невских,
кутузовых и
прочих
разных.
Почему
так комична
эта
прецедентика?
Только
потому, что
она
эксплуатируется
людьми,
которые явно
в нее не
могут быть
вписаны? Или
не работают
сами
принципы
прецедентов
по
отношению к
тому, что
имеем?
"Человек,
похожий на",
сделал жест,
"похожий на".
по
отношению к
чему-то, что
смутно походило
на нечто,
"похожее на".
Ломка
парадигмы,
делающая
технологию
использования
прецедентов
невозможной.
Опыт
перестает
быть
условием
адаптации. Это
что? Это
уже
постистория
в варианте
Фукуямы,
"похожем на"
вариант
Кожева,
который
"похож на"
вариант
Гегеля?
Так
кем здесь
должен быть
интеллектуал?
Как он
должен себя
вести? И что
есть в этом случае
его
отвержение
фантастически
деинтеллектуализированной
нашей политической
реальности?
Признак
интеллектуализма
и
нравственности?
Или. или
какое-то
особое
НЕСРАБАТЫВАНИЕ
и того и
другого
перед лицом
слишком
сложных и
скажем правду
слишком
омерзительных
вызовов?!
Ленин
и Столыпин
были двумя
не
посторонними
в преддверии
российского
краха
начала
столетия. И
оба были
интеллектуалами
разного
образца.
Одного
убили.
Другой. всем
теперь
знакомы
поздние
фотографии
"кремлевского
мечтателя".
Но... каким-то
кривым, не
предсказанным
никем путем,
российский
поезд
проскочил
рухнувший
мост. Для
чего? Для
того, чтобы
снова "гудели"
в
вагоне-ресторане
обитатели
"первого класса"
и новая
"чума"
правила
новый бал?
Ленин
написал
когда-то
"Советы
постороннего".
Но, кем бы он
ни был, важно
одно: посторонним
он не был.