Прежде всего приходится признать, что российская экономика, практически во всех ее отраслевых сегментах, — в весьма тяжелом состоянии. Большинство основных фондов, включая самое главное — общепромышленную и коммуникационную инфраструктуру, — создавалось 25—40 и более лет назад. Но основные фонды (даже если не принимать во внимание моральное устаревание) технически и физически стареют максимум за 25—30 лет. А потому любое "вменяемое" государство постоянно заботится об их обновлении.

Причем, если речь идет об инфраструктуре, обновлением занимается фактически всегда само государство. Просто потому, что в этих сферах скорость оборота капитала крайне низкая (в тех же шоссе или железных дорогах цикл оборота — десятки лет), а доходы на вложенный капитал крохотные и с гарантией ниже (свойственной всему миру, а не только нашей стране) инфляции.

Поэтому везде именно государство обычно финансирует своими заказами (исполнители могут быть и частными или корпоративными) почти все крупные инфраструктурные проекты. Однако и в сфере сугубо частного бизнеса государство от заботы об обновлении фондов не устраняется. Там просто инструменты другие — прежде всего нормы амортизационных отчислений. И все: американцы, европейцы, японцы, азиатские "тигры" и многие другие — жесткой амортизационной госполитикой сознательно и целенаправленно сокращают срок службы основных фондов в своих странах до нескольких лет. Тем самым гарантируя, что морально и физически устаревшее оборудование будет не правилом, а исключением и что хотя бы по этому параметру их производители обязательно включатся в технологическую гонку и не отстанут "навсегда" от мирового "конкурентного поезда".

Конечно, на это нужны деньги. В России их сейчас нет. И основные фонды почти перестали возобновлять с начала перестройки (то есть, почитай, 15 лет), а то и лет на 10 раньше. Но потому очень многие наши товары на мировых рынках технологически неконкурентоспособны (нельзя на станке, сделанном в середине XX, выпускать продукцию, предназначенную для XXI века). А те, которые конкурентоспособны и технологически современны, на мировые рынки стараются не допустить, что мы неоднократно показали в нашем анализе.

Однако дело не только в моральном старении фондов. Слишком много оборудования и узловых частей инфраструктуры состарилось уже и физически. Что грозит, как утверждают специалисты, возможным обвалом техногенных катастроф крупных масштабов. Некоторые эксперты уже называют подобный процесс, грозящий стране, "взрывной деиндустриализацией".

А все это вместе означает, что России требуется для выхода из кризиса не просто некий эволюционный, мягкий режим экономического существования, а очень жесткие, мощные и форсированные антикризисные меры. Меры, включающие мобилизацию сил, ресурсов, управления на главных приоритетных направлениях экономического развития.

Но у таких мер не может не быть субъекта. И дело здесь не в планово-государственном или частно-рыночном регулировании, противопоставлением которых уже много лет занимаются наши и забугорные экономические либералы и консерваторы. Рынок — очень хорошая вещь, и он действительно обладает способностью авторегулирования экономических процессов. Однако при обсуждении этих рыночных способностей почти всегда остаются "за кадром" вопросы: а что именно, по каким критериям и в каком направлении регулирует рынок? И всегда ли возможен рынок и что есть рынок в условиях, с одной стороны, глобализации, а с другой, — транснациональной суперолигополизации и картелизации?

Как мы уже показали ранее (см. узлы "Мировая экономика" и "На фронтах энергетической войны"), лишь очень небольшая часть сегодняшней мир-экономической системы на деле живет по законам рынка. Причем по законам реального конкурентного рынка приходится жить как раз тем экономическим и укладным сегментам, которые оказались в низших, периферийных концентрах мир-экономики. И потому Сорос и другие из тех, кто указывает России ее мир-экономическое место в "периферийном капитализме", действительно имеют некоторое право говорить в России именно о рынке.

Но если признать, что Россия ныне (кроме оговоренных в предыдущих узлах немногочисленных исключений) не в состоянии конкурировать за прочное место в высших, уже давно нерыночных, сугубо проектных мир-экономических концентрах, тогда нужно говорить о рынке всерьез. И если говорить о нем всерьез, то нужно подчеркнуть, что рынок — действительно самонастраивающаяся система. И настраивается он всегда по принципу адаптации экономики к существующим регулирующим институтам, то есть к писаным и неписаным нормам и правилам индивидуального и коллективного человеческого поведения, создаваемым культурой, массовым сознанием, и существующими органами и организациями. КАКОВЫ ИНСТИТУТЫ — ТАКОВ И АДАПТИРОВАВШИЙСЯ К НИМ РЫНОК!

И когда мы, обсуждая российский рынок, говорим о его кризисности, нужно одновременно понимать, что, следовательно, экономический кризис в России есть в своих главных измерениях ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ КРИЗИС. И именно с этих позиций и надо рассматривать состояние российских финансов, российского производственного контура, российского хозяйства в целом. К чему и приступим.

Прежде всего, все без исключения программы выхода из кризиса, которые мы видели в последние годы (и анализируемый период времени не исключение), не пытаются поставить вопрос об актуальной и желательной укладности российский экономики и российской жизни вообще. Какие из существующих и становящихся в стране воспроизводственных укладов нужны России, перспективны, требуют поддержки и развития, а какие должны отмирать или уходить на глубокую (внутреннюю) хозяйственную периферию? Какие из существующих или возникающих субукладов могут превратиться в полноценные и эффективные уклады? Каковы условия и критерии, по которым нужно определять их полноценность и эффективность?

И, вновь повторим, уклады во всем мире уже давно не формируются, их формируют. И формируют их не "невидимые руки рынка", а властные и экономические группы, которые борются за создание необходимых для реализации требуемых с точки зрения данных укладов институтов. И только после создания (и уже в ходе создания) необходимых институтов в развитие и рост укладов включаются рыночные механизмы, обеспечивающие укладную экспансию в экономику.

А с этой точки зрения все предлагаемые программы выхода из кризиса следует делить не по тому, насколько они "рыночные" или "нерыночные", а по тому, какую роль в них отводят авторы укладообразующим действиям, то есть институциональному строительству, и в каком направлении предполагают это строительство. И затем среди них выделять те, которые планируют создание институтов, направленных на формирование наиболее здоровых, лидирующих укладов, и те, которые готовы консервировать существующую больную укладность или даже способствовать ее деградации, "регрессивному укладостроительству".

И первый и бросающийся в глаза момент в различии в программных подходах — конечно же, роль государства в экономическом регулировании. Мы не случайно начали раздел с этой темы применительно к базисной хозяйственной инфраструктуре. Однако эта роль, что очевидно, тем более значима в отношении создания еще более важной — институциональной — инфраструктуры. Прежде всего потому, что в этой сфере государство главный и почти единственный крупный игрок, способный задавать правила. В особенности — во "времена перемен", когда старые институциональные формы сломаны, а новые еще не созданы.

А это значит, что все, кто проповедует любые формы рыночного либерализма, понимаемые как предельный и решительный уход государства как регулирующего субъекта из всех зон экономики, тем самым провозглашают отказ от строительства в России собственных институциональных, то есть укладообразующих, конструкций. Откуда автоматически следует, что эти конструкции вообще не предполагаются (и, значит, ни собственная экономика, ни собственный укладный формат в России вообще не предусматриваются). И, следовательно, речь может здесь идти только и исключительно о реализации чужих институциональных замыслов и чужих проектных форм, которые должны "назначить" нашей стране требуемую чужим субъектам систему укладов и типов рыночных (а также нерыночных) отношений.

Государство как главный институтообразующий центр и субъект строится и существует в устойчивом качестве всегда и везде вокруг ядра, которое включает:

— крупные цели (проекты) именно государственного (то есть в той или иной мере обязательно мирового) масштаба;

— доминирующий элитный консенсус вокруг этих крупных целей;

— социальную базу объединенных целями элит в виде широких и социально активных масс, разделяющих указанные цели.

И лишь при наличии такого ядра вокруг него последовательно выстраивается инфраструктура мобилизации социальной базы элитами (через цели) и институциональный каркас, необходимый для реализации целей. И уже только на этот (проектно созданный!) скелет ядра и институтов далее наращивается "мясо" органов и организаций, развивающих институты и определяющих динамику укладообразования и всех форм хозяйственной жизни. И только внутри этих форм продолжают работать нерыночные (планово-проектные) и начинают работать рыночные (адаптивные) регулирующие механизмы.

Нынешняя Россия находится в отношении описанной структуры государственности в крайне недоопределенном и "развилочном" состоянии. Старые крупные цели и проекты утеряны и дискредитированы. Новых крупных целей и проектов пока не возникло. Соответственно, локальные (неспособные на доминирование) элитные консенсусы возникают (если и возникают) вокруг мелких, ситуативных и по преимуществу чужих целей и проектов. Их много и потому социальная база элит рассыпана, органического мобилизующего соединения целей, элит и социальной базы не происходит. А потому государство как первоочередной институт и институтообразующий субъект не работает!

При этом главный, наиболее высокий уровень борьбы наших геополитических и геоэкономических конкурентов против России находится, конечно же, именно в проектно-целевой сфере. В этой сфере экономический аспект — лишь частность, хотя и важная частность. Здесь важнейшие вопросы — о будущем типе человека в мире и государстве и о типе государства, необходимого для этого человека, — то, что мы отчасти затрагивали в узле "Мировая экономика". Именно и только в этой сфере способны возникнуть доминирующие элитные консенсусы и широкие социальные базы, причем возникнуть, повторимся, только на уровне государственной мировой проектности.

И основная технология борьбы против возможности появления такой проектности — сдвинуть, спрятать, во-первых, саму идею проектности (сведя все типы человеческих мотиваций к мотивациям экономическим, а затем "спихнув" все типы регулирования на рынок и его "невидимые руки") и, во-вторых, если и допустить проектность, то только в качестве частного элемента собственно экономического (максимум — финансово-экономического) проектирования. А заодно — предложить максимально большое и максимально неструктурированное "меню" чисто экономических проектов.

И, пожалуй, одним из важнейших признаков того, что эта борьба ведется, и очень, увы, успешно, является вопиющий экономоцентризм наших элит, оправдываемый ссылками на то, что в сегодняшней финансовой глобальной цивилизации — везде только так, и у нас тоже должно быть, "как у людей".

Следующий уровень борьбы России и с Россией за ее экономическое будущее как раз институциональный. Проблема сегодняшней России в этой сфере не только в том, что ее институциональная система (то есть совокупность фундаментальных правил действий во всех сферах жизни) еще не выстроена, слаба и имеет очень серьезные и важные "лакуны". Проблема еще и в том, что эта институциональная система должна строиться одновременно в двух "измерениях" — и в общеинституциональном, и в федеративно-региональном. А в стране ни в первом, ни во втором смысле нет устойчивых и преемственных "корней", и потому даже та институциональность, что начинает возникать на очень зыбкой и проектно-беспомощной почве, оказывается крайне уязвима в отношении атак конкурентов и изнутри (от имени других "недопроектов"), и снаружи (от имени держателей чужих проектов).

Наиболее наглядные свидетельства общеинституциональной борьбы — то, что происходило в анализируемый период в сфере компроматной драки вокруг Центробанка, Минэкономики, Минфина, ФКЦБ, АРКО, Банка развития, Управделами президента и других субъектов хозяйственного и экономического регулирования. Заметим, что в ходе компроматных войн вокруг этих субъектов в стране практически не осталось в сфере хозяйства таких органов и организаций, задающих правила и контролирующих их соблюдение, которые бы не были обвинены в недееспособности, криминальной деятельности, коррупции и противозаконных операциях.

Но одновременно ведется и "федерально-региональная" институциональная борьба против России. Свидетельства чему — прежде всего регионализация финансовых и хозяйственных связей, попытки перетянуть в регионы максимальный объем экономических полномочий и прерогатив федеральной власти, "перехватить" федеральную собственность, а также установить предельно плотные прямые финансово-хозяйственные связи с иностранными экономическими субъектами. Крайне важно здесь то, что перечисленные процессы, по сути, начинают выстраивать альтернативную институциональную структуру, антагонистически конкурирующую с федеральной. Что, естественно, не может не сказываться на неэффективности обеих структур одновременно. И даже в первую очередь не в результате (очень осторожных) блокирующих действий Центра в отношении региональных альтернативных институтов! А просто потому, что "рынок", как адаптивный механизм, принципиально не может одновременно оптимально регулировать системы, противоположные по критериям оптимизации.

Еще одна сфера экономической борьбы России и против России — валютно-финансовая. Крайне серьезная проблема нашей страны в сегодняшнем мире — в том, что она начинает попытку создать в себе новое мировое субъектное качество в эпоху, которую уместно назвать "глобальным финансовым капитализмом" (см. узел "Мировая экономика"). И стартовые условия этой попытки, как никогда, неблагоприятны, поскольку ресурс мировой финансовой игры, которым располагала страна, изначально был достаточно скромен, а к нынешнему моменту к тому же еще и оказался почти полностью "проеден" и выведен за рубеж в результате кланово-элитного эгоизма в ситуации мелкотравчатых "недопроектных" свар.

А потому на финансовом игровом поле сейчас России, по сути, нечего предъявить, кроме очень больших долгов (только государственный внешний долг — более 130 млрд. долл.). И ситуация отнюдь не улучшается, поскольку даже появление значительного положительного сальдо платежного баланса России в результате резкого сокращения импорта, увы, компенсируется форсированным вывозом капитала из страны. И не в последнюю очередь потому, что неинституциализированная экономика в принципе не может эффективно принять инвестиции. И инвесторы, и отечественные, и зарубежные, это понимают.

На этом фоне игра российских заимодавцев (в первую очередь МВФ, ВБ, Лондонского и Парижского клубов) вокруг долгов и кредитов явно нацелена, во-первых, на лишение России финансового ресурса собственной проектности и собственного развития и, во-вторых, на перехват ее кредитно-финансовой сферы чужими центрами управления. На данном поле борьбы наиболее явные признаки такой политики "мирового финансового сообщества" — попытки навязать нашей стране "валютный совет" доллара либо евро (то есть полностью лишить контроля за монетарной сферой), а также требования МВФ по допуску иностранного банковского и промышленного капитала в стратегические отрасли. В этом же ряду — "ультиматумы", предъявляемые России как условия реструктуризации долгов и представления новых кредитов, касающиеся монетарной и бюджетной политики, налоговой системы, приватизации, законодательства о банкротствах и т.д., о чем мы говорили выше.

Но все это вместе взятое и есть то строительство на нашей земле альтернативных чужих институтов, которые и будут создавать соответствующую рыночную экономику того типа, который потребуется хозяевам этих институтов! Именно к этим чужим институтам и призван адаптировать все поведение российских хозяйствующих субъектов всех уровней будущий российский "рынок", работающий на подобных принципах!

Однако на этом уровне борьба за тип и место российской экономики в будущей мирохозяйственной системе не заканчивается.

Во-первых, в борьбу "за правила" этой экономики, то есть за всю сферу институтов, плотно включены все российские кланово-корпоративные группы, от новых "олигархов" до старой "номенклатуры" и от главных действующих фигур федеральной власти до "региональных баронов". И включены они в эту борьбу в достаточно тесной увязке с (разными!) иностранными капиталами и (разными!) иностранными центрами миропроектного целеполагания. Что резко усиливает институциональный хаос, приводя его в ситуацию институционального "пата" и институционального "клинча".

Во-вторых, альянсы российских клановых групп с целеполагающими нерезидентами развернули в России беспрецедентную "драку" за передел собственности (см. выше, а также узел "На фронтах энергетической войны"), которая (еще раз подчеркнем, проводимая в невыстроенной и "неокончательной" институциональной среде, всегда допускающей внезапную "смену правил") неизбежно приводит к разрушению тех представлений об эффективном использовании собственности, которые соответствуют даже и "нормальному", институционально выстроенному, рынку.

И в этом смысле такая драка за сомнительно легитимную (вместе с институтами) собственность приводит к неуклонному наращиванию в российском типе "рынка" элементов "присваивающего" хозяйства вместо "расширенно воспроизводящего" хозяйства. Или, если сказать проще, к психологии собственника типа "урвать и убежать", характерной для совсем уж архаичных укладных типов "абреческой" или "военно-репарационной" экономики. И такой тип экономического поведения, характерный не только для хозяев сравнительно "простых" производств, но и для банковской сферы и некоторых отраслей высоких технологий, приводит к разрушению наиболее современных сегментов российской экономики.

В-третьих, стремление российских хозяйствующих субъектов удержать собственность в борьбе с мощными внутренними конкурентами, а также их желание вывести свою продукцию на мировой (валютный) рынок приводят и к "смешиванию капиталов" с капиталами нерезидентов, и к встраиванию российских высокотехнологических производств в нижние, нефинишные технологические контуры иностранных субъектов мир-экономики. Наиболее явным признаком такого процесса оказывается создание так называемых "отверточных производств", а также резкое относительное усиление сырьевых, то есть самых низких по создаваемой прибавочной стоимости, отраслей.

В-четвертых, те отрасли и сегменты российской экономики, которым удается удержаться в этих процессах и создавать вполне конкурентоспособные на мировых рынках товары, подвергаются как атакам внутренних конкурентов (в том числе в форме попыток отобрать собственность), так и мощному давлению действующих на этих рынках субъектов. Речь идет и об антидемпинговых мерах, и о недобросовестной конкуренции на рынках ВПК и высоких технологий, и о политической, экономической и "криминальной" дискредитации.

Но речь идет еще и о том, что субъекты российского хозяйствования, занявшие в отечественной и мировой экономике относительно эффективные ниши и успешно накапливающие ресурс (в том числе капитал), позволяющий пытаться реализовать собственное целеполагание и собственное институциональное строительство, подвергаются беспрецедентному давлению. С ними воюют либо "на подчинение" (то есть согласие войти в чужие проектные контуры), либо "на полное уничтожение". Тем самым показывая, что собственных проектно-целеполагающих центров и сил любой направленности (в том числе самой что ни на есть либерально-капиталистической) в самой России появиться не должно.

Однако в то же время не следует преувеличивать всемогущество чужих экономических миропроектных центров на российской территории. Здесь есть собственные акторы экономических процессов, многие из которых в отсутствие собственной проектности охотно и согласованно играют в чужие игры. Мы уже подробно описывали и идущую в этом направлении транснационализацию банковских капиталов, и совместный с нерезидентами захват собственности, и межклановые компроматные, финансовые и пр. войны, ослабляющие даже ту, не слишком мощную, российскую экономическую субъектность, которая могла бы сложиться на имеющемся хозяйственном потенциале страны.

И одна из главных проблем, которая при этом возникает, — то, что уродливая институциональная система, возникающая в таком конфликтно-целевом пространстве российской экономики, создает не менее уродливые формы ее рыночной адаптивной трансформации. И к ним нужно отнести в первую очередь в широком смысле уход хозяйственной деятельности в "тень" и в более узком смысле — действительную криминализацию экономики. Прежде всего потому, что множественные противоречия хаотичным образом наложенных на хозяйство институциональных форм и правил означают невозможность их соблюдения, то есть отсутствие правил.

Но вообще без правил или с полным уходом от правил нереальна никакая хозяйственная деятельность. И для обеспечения такой деятельности востребуется субъект, способный навязать другие доминирующие в этой "игре без правил" неформальные институты, то есть собственные жесткие и неотменимые правила. А эти институты в подобной ситуации наиболее успешно выстраивает как раз криминалитет, вызывая к жизни соответствующую адаптивную систему — криминальный рынок.

И самое важное и опасное в этом — то, что чем слабее и противоречивее система легальных конкурирующих институтов, тем необходимее для хоть какой-то работы экономического механизма оказывается система институтов криминальных. И тем отчетливее и всеохватнее работают адаптивные механизмы как минимум теневого, а как максимум — чисто криминального рынка, который, естественно, имеет свои критерии оптимальности регулирования, заданные криминальными элитами и вовсе не совпадающие с критериями государственными, и который, естественно, неуклонно отдаляет Россию от возможности решения стоящих перед ней экономических проблем. И подчеркнем, что и здесь, наряду с активностью внутрироссийских криминальных групп, идет ускоренная транснационализация капиталов, институтов и проектных оснований.

В результате парадоксальным образом оказывается, что транснациональное криминальное сообщество постепенно и исподволь фактически берет на себя главную — институциональную — функцию так и не возникшего в России гражданского общества, оказываясь чуть ли не единственной формой подобного "гражданского общества", способной на мощную и последовательную социальную экспансию. Со всеми отсюда вытекающими угрожающими последствиями для страны.

Резюмируя изложенные оценки главных процессов, происходящих под лозунгами "рыночной трансформации" российской экономики, нужно выделить следующее.

Россия, потеряв собственные цели и собственный проект, сегодня практически полностью вытеснена из сферы проектно-мир-экономической конкуренции. Несмотря на повторяющиеся заклинания о "большой восьмерке", и обсуждение, и принятие решений на этом уровне происходит без нас. В этом высшем концентре мир-экономики нашей страны вообще нет.

Россия не выстроила системы институтов, позволяющей эффективно закрепиться в широкой сфере высокотехнологических укладных отношений мирового уровня. Подчеркнем еще раз, что эта система, высоко транснационально монополизированная и "суперкартелизированная" (см. узел "Мировая экономика"), регулируется отнюдь не рыночными механизмами, и с крайне высоким участием именно государств и их основных ведомств, включая военные и разведывательные. Наша доля в этих высоких мир-экономических концентрах неуклонно снижается и в сфере торговли вооружениями, и в аэрокосмосе, и в биотехнологиях, и в сверхточной механике, и в сфере новых материалов, и в других наиболее современных отраслях.

Россия не выстроила даже той устойчивой и прочной системы институтов, которая обеспечивает эффективную работу неуклонно сужающейся в современном мире сферы рыночного экономического регулирования. В результате нынешние адаптивные системы рынков в стране многочисленны, взаимно противоречивы и определяются сразу несколькими конкурирующими и разноуровневыми институционально-проектными основаниями, включая официальные внутренние, внешне-терминальные и криминальные. А это не позволяет даже удерживаться в широком спектре сравнительно приемлемых сегментов мир-экономических "рыночных" концентров, сохранять и расширять в этих концентрах достаточно прибыльные и эффективные ниши.

Таким образом, нынешнюю ситуацию общесистемного российского кризиса в ее экономическом измерении следует определить как последовательное оттеснение нашей страны в наиболее периферийные и наименее эффективные концентры мир-экономической системы. Это оттеснение, характеризующееся хаотическим и проектно не согласованным смешением архаичных (включая "присваивающие" регрессивные) и еще не разрушенных относительно современных укладов и субукладов, грозит полным блокированием любых механизмов выхода России из кризисной фазы, то есть либо ЗАКРЕПЛЕНИЕМ ее роли в системе "периферийного капитализма", либо, что еще более вероятно, РАЗРЫВОМ экономического и политического пространства страны на мозаику географических и хозяйственных укладных зон, тяготеющих к институциональному оформлению в русле разных (в том числе чужих) целей и проектов.

А теперь, завершив обзорный концептуальный анализ факторов кризисной динамики российской экономики, вкратце рассмотрим ее текущее состояние, а также ближайшие возможности и перспективы.

Девальвация рубля в августе — октябре 1998 г. создала для России, помимо ряда острых долговых проблем (преимущественно не государственного, а корпоративного характера), ряд благоприятных условий для развития собственного производственного комплекса. Эти благоприятные условия заключались в первую очередь в резком снижении объема импорта и освобождении для российских производителей значительных ниш внутреннего рынка, прежде всего в сфере продовольствия, легкой и пищевой промышленности, товаров массового потребления, а также машиностроительной продукции.

Поскольку сокращение импорта сопровождалось резким снижением издержек внутреннего производства за счет удешевления отечественного сырья и рабочей силы, девальвация предоставила отечественным производителям как бы "двойную фору", которой часть из них более или менее благополучно воспользовалась. Начиная с октября 1998 г., пошло оживление производства и снижение доли бартера во взаимных расчетах.

Но это оживление, исходя из его механизма, шло в первую очередь за счет катастрофического снижения потребления населением. В результате кризиса доля населения страны с доходами ниже прожиточного минимума возросла примерно до 50%, а доля потребительских расходов в общих доходах населения — с 75% до 85%. А одновременно, в связи с обострившейся долговой ситуацией и бюджетным дефицитом, падал и товарный спрос государства.

В результате наращивание производства даже в относительно успешных отраслях к лету 1999 г. практически "выдохлось", натолкнувшись на ограничения конечного потребительского спроса как со стороны домохозяйств, так и со стороны государства.

На этот процесс наложилась диктуемая международными кредиторами демонетизация российской экономики. При минимальной эмиссионной потребности страны на уровне 200 — 250 млрд. руб. объем эмиссии с октября по март включительно составил лишь 57 млрд. руб. Это, конечно, с одной стороны, позволило в условиях отсутствия действенного контроля за вывозом капитала удержать инфляцию в минимальных пределах. Но одновременно это, с другой стороны, "заморозило" вывод значительной части производства из бартера в сферу денежного обращения, а также обострило дефицит оборотного капитала для предприятий. А потому — создало достаточно тяжелую налоговую (и бюджетную) ситуацию.

Однако то же самое отсутствие механизмов контроля за вывозом капитала привело к тому, что, при существенном увеличении положительного внешнеторгового сальдо по товарам и услугам (в первом квартале 1999 г. — на 5,8 млрд. долл.), вывоз капитала практически (почти 5 млрд. долл. за тот же период) полностью "съедает" валютные поступления, лишая правительство серьезных механизмов валютного маневра как в сфере внутренних инвестиций, так и в сфере политики внешних долгов. И резкое повышение мировых цен на энергоносители в апреле — мае 1999 г. эту тенденцию проявило еще более отчетливо.

В итоге рост валовых сбережений реальной экономики России, возникающий в первую очередь за счет перераспределения доходов от населения в производство, не приводит к формированию значимых внутренних инвестиций, а практически конвертируется в валютный отток за рубеж, то есть в инвестиции в экономики других мировых субъектов! И закрепляется возникшая еще до девальвационного шока 1998 г. "двухконтурная" экономика: валютно-экспортный (преимущественно сырьевой) сегмент плюс брошенные в условия самовыживания сегменты внутреннего рынка.

В этих условиях относительно благополучное (пока!) исполнение очень жесткого федерального бюджета на 1999 г. вряд ли должно внушать особый оптимизм. В первую очередь потому, что при этом даже в федеральном бюджете сохраняется недофинансирование основных расходов. А в региональных бюджетах ситуация во многих случаях вообще критическая.

Регионы на это отвечают снижением финансирования своей экономики, попытками отобрать у Центра доходную собственность, а также, что еще более тревожно, замыканием региональных рынков. По экспертным оценкам, менее чем за два года доля внутрирегионального торгового оборота в общем объеме торговли в среднем по России повысилась с 45 — 50% до 70 — 75%. Такой уровень хозяйственно-торгового "замыкания" регионов фактически существенно выше, чем у большинства современных независимых государств — субъектов мирового рынка. А это, разумеется, не может не подталкивать к дальнейшей "сепаратизации" регионов.

Однако при этом не только разрушаются еще сохранившиеся межрегиональные и международные кооперационные связи, но и резко упрощается и деградирует структура региональных хозяйственных комплексов, все быстрее приближаясь к моделям "натурального хозяйства", направленного на жизнеобеспечивающее производство, а попросту — на выживание. Что, в свою очередь, форсирует "вымывание" наиболее современных укладных комплексов и архаизацию укладной структуры региональной экономики.

При этом совершенно понятно, что большинство регионов страны одновременно хватается за "спасительные соломинки" зарубежных экономический связей, способных хоть отчасти закрыть их дефицитные бюджетные дырки. И баланс экономического взаимодействия регионального хозяйства неуклонно смещается от федерального Центра в сторону иностранных экономических партнеров. А самое в этом тревожное и серьезное — то, что такие процессы самыми высокими темпами идут в наиболее уязвимых с точки зрения государственной устойчивости России региональных зонах: на выходящих к морям Причерноморье, Северо-Западе, Дальнем Востоке, а также в Поволжье и на Урале.

Резюмируя изложенное, следует признать, что, несмотря на относительно благополучное состояние бюджетных показателей страны к концу анализируемого периода, ее экономика тяжело больна. "Двойная фора" девальвации, о которой мы говорили выше, уже фактически проедена, но не создала инвестиционного ресурса. Государство не создает и не контролирует в нужной мере институциональную сферу, то есть не занимается конструированием рынков и укладной системы в стране. А значит, структурная перестройка экономики происходит стихийно-адаптивно под влиянием многообразных внешних и внутренних факторов, создавая уродливый и неполноценный воспроизводственный контур с огромной долей "присваивающих" и "вывозящих" субукладов.

И если эти процессы не начать форсированно и целе-проектно останавливать, мы очень скоро получим вместо целостной России набор слабо связанных экономически (и, значит, политически) хозяйственных зон, тяготеющих к патронажу разнообразных мировых субъектов. А в большинстве этих зон — настоящий "периферийный капитализм" на самом дне мир-экономической иерархии, со всеми его прелестями. Включая полную государственную бессубъектность, экономику, выстроенную на основе чужих и чуждых институциональных форм и работающую в интересах преимущественно внешних проектно-целевых групп, а также социальную деградацию, массовые голодные смерти и пр.

Однако, еще раз подчеркнем, винить во всех наших экономических бедах "злые силы" за рубежом, "пятую колонну" внутри страны или их вместе — наивно и контрпродуктивно. Все, что нужно для того, чтобы начать восстановление нашей страны как субъекта, обладающего собственным проектом и собственными целями, можем сделать только мы сами. И это задача, о чем нужно вновь напомнить, в первую очередь не экономическая, а политическая и идеологическая.